ПОКА — ВСЕ ЗЕМНОЕ

Детство мое прошло в деревне Клушино, Смоленской области, затем — в небольшом городке Гжатске. Отец и мать, так же как и деды и бабки, — крестьяне. Мои родители сейчас — люди пожилые. Я помню, как в деревне говорили: «Золотые руки у Алексея Га­гарина!»

И в самом деле, у отца спорилась любая работа — и сто­ляра, и каменщика, и пахаря, и слесаря. К этому он приучал и нас, трех братьев и сестру. И мы гордились, когда впервые что-нибудь получалось самостоятельно: удалось ли запрячь ло­шадь, насадить топор на топорище, поправить забор...

Мама удивительно много читала. Она могла ответить по­чти на любой мой вопрос. Мне она казалась, да и сейчас ка­жется, неисчерпаемым источником жизненной мудрости.

К учению я относился серьезно. Не гнался за хорошими отметками в дневнике, а просто хотел знать как можно боль­ше, научиться всему как можно быстрее.

Но я оговорился: «в дневнике». На самом деле в клушинскои школе, порог которой я переступил 1 сентября 1941 года, дневников не было и в помине. Шла война. В одной классной комнате одновременно занимались два класса — первый и тре­тий. Потом, во вторую смену, — второй и четвертый. Даже тетради были редкостью. Часто приходилось писать на полях га­зеты, на кусках обоев...

С войной пришлось столкнуться рано. Как-то, возвращаясь с ребятами из школы, мы увидели невысоко в небе два советских самолета.

– Смотрите-ка! – крикнул кто-то из товарищей. – Неужто один – подбитый?

В самом деле, маленький истребитель заваливался то на одно крыло, то на другое и все ниже и ниже клонился к зем­ле. Другой большими кругами летал над ним, как одна пти­ца — над другой, подбитой. Летчику, наверное, стоило боль­ших сил удержать самолет от падения. Ему удалось, наконец, посадить машину на торфяном болоте за околицей. При по­садке самолет переломился, но пилот успел выпрыгнуть из кабины.

— Другой садится! — закричали мы и, конечно, бросились к болоту.

Действительно, второй самолет приземлился рядом, на лугу.

Летчик не бросил друга в беде. Они переночевали в Клушине, а утром оба улетели на исправной машине.

«Сам погибай — товарища выручай» — эту пословицу мне пришлось не раз слышать позже, от бывших фронтовиков, от инструкторов в аэроклубе, от командиров в авиационных частях, в которых я служил. Но я уже давно знал, что озна­чает эта пословица: случай с двумя летчиками, их дружбу и мужество я никогда не забуду.

Война принесла много лишений. Мы переехали в Гжатск, но и там пришлось хлебнуть немало горя и нужды. На счету был каждый кусок хлеба. И в 1949 году, когда мне исполнилось 15 лет, я решил оставить учебу в cредней школе и овладеть каким-нибудь ремеслом, чтобы быстрее начать помогать ро­дителям.

Цель была ясна: поступить работать на завод и потом уже продолжать учиться заочно. Многие гжатские ребята так и де­лали.

Конечно, и матери, и отцу не хотелось расставаться со мной. Им казалось, что я еще маленький, хотя сами в таком возрасте уже работали по-взрослому. В конце концов, решили, что я поеду в Москву, к дяде, который подскажет, как посту­пить дальше.

Дядя посоветовал мне пойти в ремесленное училище при заводе сельскохозяйственных машин в Люберцах, московском пригороде.

В училище определилась моя будущая профессия, которой не суждено было стать основной: формовщик литейного це­ха. Профессия не из легких. Она требует не только знаний и опыта, но и большой физической силы. Но свободное время оставалось. Его хватало и на выполнение комсомольских по­ручений, и на игру" в баскетбол, которой я всегда увлекался, несмотря на свой, мягко говоря, не слишком высокий рост.

Труднее стало, когда я поступил в вечернюю школу рабо­чей молодежи. Приходилось жалеть, что в сутках только двадцать четыре часа. Но школу я кончил. И тогда дирекция ремесленного училища помогла мне и нескольким моим друзьям поступить в индустриальный техникум в Саратове на Волге. По той же литейной специальности, далекой от само­летов и тем более от космических дел.

Тем не менее, именно с Саратовым связано появление у меня болезни, которой нет названия в медицине, — неудержи­мой тяги в небо, тяги к полетам.

 

КАК ЭТО НАЧАЛОСЬ!

В техникуме работали самые различные кружки и секции. Я продолжал играть в баскетбол, любил плавать. Но появилось особенное пристрастие к физике. Видимо, сказывалось влияние моего первого преподавателя физики в гжатской школе, — Лев Михайлович Беспалов умел заинтересовать ребят. В тех­никуме уроки физики вел Николай Иванович Москвин. Мы смотрели, как на волшебство, на самые простые опыты в фи­зическом кабинете.

В Саратове, конечно, пришлось изучать физику на другом уровне. В физическом кружке я подготовил и сделал два до­клада. Первый — о работе русского ученого Лебедева о све­товом давлении. Тема второго выступления называлась «К. Э. Циолковский и его учение о ракетных двигателях и меж­планетных путешествиях». Чтобы подготовиться к докладу, пришлось прочитать и сборник научно-фантастических произ­ведений Циолковского, и много других книг.

...Лет с двенадцати я, как и все ребята, зачитывался произ­ведениями Джека Лондона, Жюля Верна, Александра Беляева. На фантастические романы в гжатской библиотеке стояла оче­редь. Мы их пересказывали друг другу, завидовали тому, кто прочтет книгу первым.

Циолковский был совсем иным писателем. Меня увлекла его прозорливость, способность видеть будущее с необыкно­венной точностью. Он писал, что за эрой самолетов винтовых придет эра самолетов реактивных, — и они уже летали в не­бе над Саратовом. Он писал о ракетах — и они уже подни­мались ввысь над советской землей. Правда, пока еще в стра­тосферу.

Словом, то, что предвидел Циолковский, сбывалось на гла­зах: «Человечество не останется вечно на Земле, но в погоне за светом и пространством сначала робко проникнет за пре­делы атмосферы, а затем завоюет себе все околосолнечное пространство».

Пожалуй, именно с доклада о работах Циолковского и на­чалась моя «космическая» биография. В литейщике родился летчик. Решил начать с аэроклуба. Признаться, мы с друзьями — Витей Порохней и Женей Стешиным — думали, что прой­дет какая-нибудь неделя-другая и мы начнем летать. Оказа­лось, что все не так просто: нужно долго и упорно изучать тео­рию, овладевать практическими навыками, работать, рабо­тать и снова работать...

Помню день первого прыжка с парашютом. То ли было очень шумно в самолете, то ли я слишком волновался, но команду инструктора вылезать на крыло не услышал. Только увидел его жест: пора!

Выбрался за бортик кабины, глянул на землю. Никогда еще не приходилось бывать на такой высоте...

— Не трусь, Юрий, — внизу девочки смотрят! — подбод­рил меня инструктор.

В самом деле, на земле ждали своей очереди подруги по аэроклубу.

— Пошел.

Приземлился удачно. И потом все показалось простым, за­хотелось еще и еще спускаться под белым куполом.

После диплома уже просто не мог отступить, бросить воз­душную стихию. Подал заявление в Оренбургское авиацион­ное училище. И, хотя я не стал техником-литейщиком, сейчас могу сказать с уверенностью: и знания, полученные во время учения, и профессиональные навыки мне пригодились в жиз­ни и нужны до сих пор.

Только однажды я чуть было не изменил своей мечте, чуть было не уклонился от избранного жизненного пути. И спасибо друзьям: они помогли не сделать ошибки.

Дело было так. В Оренбурге, на первом курсе авиацион­ного училища, я получил грустное письмо из дома. Заболел отец, матери жилось нелегко. Потянуло в Гжатск. Появилась мысль: брошу-ка я все, уеду куда-нибудь поближе к семье, устроюсь на завод...

Поделился с друзьями тем, что было на душе.

— Юра, не унывай, — сказали они мне. — Не будь тряпкой. Кончишь училище и сможешь лучше помогать родителям.

Черные мысли улетучились наполовину. Совсем они исчез­ли после разговора с Валей. Тогда мы еще не были мужем и женой, но уже крепко дружили. Валя поняла мое душевное состояние. В день моего рождения она подарила мне фото­альбом с надписью: «Юра, помни, что кузнецы нашего сча­стья — это мы сами. Перед судьбой не склоняй головы».

Я прочитал эти строки и подумал: «Неужели курсант Гага­рин всерьез хотел бросить авиационное училище? Неужели он решил отказаться от любимого дела, от своей мечты?»

Пустое дело — рассуждать по методу «если бы да кабы». Но легко себе представить, что по-иному сложился бы мой жизненный путь, если бы я не прислушался к добрым советам Вали и других друзей.

 

 

МЫ РИСУЕМ КОСМИЧЕСКИЕ КОРАБЛИ

Годы учения в Оренбурге совпали с первыми советскими успехами в завоевании космоса. После запуска искусственного спутника в Ленинской комнате училища у радиоприемника разгорались жаркие споры: Теперь скоро и человек полетит в космос…

- Скоро? Больно ты быстрый! Лет через пятнадцать —
двадцать... Тебя к тому времени уже спишут из авиации!

— Первым, конечно, на спутнике полетит ученый. Это же корабль-лаборатория...

— Совершенно не обязательно. Потребуется человек с железным здоровьем. Как у водолаза или летчика-испытателя,

— А, по-моему, для первого полета выберут врача. Ведь главное — проверить, как реагирует человеческий организм...

Конечно, к единому выводу мы никогда не приходили. И да­же, набрасывая чертеж будущего космического корабля, все представляли его по-разному. Рисовал и я. Как мой тогдаш­ний проект не похож на «Восток-1», с борта которого через пять лет я увидел Землю из космоса!

Особенно поразило нас сообщение о запуске второго искусственного спутника с собакой на борту. «Раз живое су­щество уже поднялось в космос, — подумал я, — почему бы не полететь туда человеку?» Я присоединился к той группе спорщиков, которая считала запуск первого космонавта делом недалекого будущего.

А время шло. Настали и счастливые события. Вернее, сов­пали: я надел форму лейтенанта авиации и женился на Вале. Многое дал мне Оренбург — и семью, и власть над самолетом.

Из приуральских степей путь наш лежал на Север, в край длинных полярных ночей. Там — служба, там — практика. Я много летал, а еще больше — учился. Занимался теоретиче­скими дисциплинами, чтению отдавал почти все свободное время.

Принесешь, бывало, в комнату дров, затопишь печь. Валя готовит ужин и просит:

— Почитай что-нибудь вслух...

Даже романы и повести я старался выбирать из жизни лет­чиков. Да и Валю эта тематика быстро увлекла.

Так шла, бежала, летела вперед жизнь. Третья космическая ракета сфотографировала невидимую сторону Луны. «Какая изумительная точность! — отметил я мысленно. — Значит, уже совсем скоро...»

Через несколько дней я подал рапорт с просьбой зачислить меня в группу подготовки космонавтов, если, разумеет­ся, такая группа уже существует.

Почему решился на такое заявление? Трудно ответить. Но теперь уж точно известно, что решился не один я: подобных заявлений было немало, и не только от летчиков.

Кое-что у меня было в активе: я был молод, здоров, хо­рошо себя чувствовал во время полетов и прыжков с парашю­том. Но, признаться, я не слишком надеялся на успех заявле­ния. «Найдутся тысячи и тысячи лучше меня», — думалось мне.

Какова же была радость, когда пришел вызов из Москвы! Пройдена первая, тщательная медицинская комиссия, после которой пришлось вернуться на Север. Окончательный ответ не приходил долго. Валя чувствовала, что я волнуюсь, но не догадывалась о подлинной причине. Не стоило ей говорить, когда ничего еще не было решено. Ведь я знал, что Валя не встанет на пути моих планов и будет рада за меня. Мы уже привыкли жить одними мечтами, одними стремлениями.

...Хороший праздник — день рождения. Наверное, на ты­сячу людей находится не больше одного чудака, который не отмечает такой праздник. Мне же в канун двадцатипятилетия пришел редчайший из подарков: вызов в Москву. Я понял, что это значило.

ЭКСКУРСИЯ НА БОРТ «ВОСТОКА»

- Будем знакомы: Титов.

- Меня зовут Андриян…

- Гагарин, Юрий.

Первые встречи, первые знакомства. Все мы с интересом присматривались друг к другу. Славные ребята! Душевные, простые, обыкновенные!

Сразу прибавилось уверенности в силах.

Мы поселились под Москвой, в месте, которое сейчас при­нято называть «Звездный городок». Быстро пришлось убе­диться: предстоит немало трудиться и учиться. И, главное, впе­реди было не так уж много времени: ученые и конструкторы практически заканчивали все необходимые приготовления.

К полетам нас готовили специалисты самых различных обла­стей знания. Мы изучали основы ракетной и космической техники, конструкцию корабля, геофизику, астрономию, медици­ну. Кроме теории, много времени уходило на физическую под­готовку. Гимнастику сменяли игры с мячом, прыжки в воду с трамплина, велосипед. Регулярно, в любую погоду, под наблю­дением врачей. А вскоре подошло время специальных трени­ровок — испытаний в сурдокамере, где царит абсолютная ти­шина, на стремительной центрифуге, в термокамере с обжи­гающим воздухом, в самолетах, где специально создается со­стояние невесомости.

Готовился и космический корабль. Его я впервые увидел летом 1960 года, за девять месяцев до старта. Будущий «Во­сток» всем сразу же понравился. Тогда же мы узнали, что оболочка корабля нагревается при входе в плотные слои атмосферы до нескольких тысяч градусов...

— Гагарину хорошо — он литейщик, привык стоять у рас­каленных печей, — пошутил кто-то из товарищей.

— Пожалуй, несколько тысяч градусов многовато и для Юры, — отметил другой.

— Как-нибудь не расплавимся!

Здесь же мы познакомились с тепловой защитой корабля. И, забегая вперед, скажу, что во время всех наших полетов температура в кабине была нормальной.

Я хочу рассказать о корабле. Косми­ческий корабль состоит из двух отсеков. Первый — «жилой». Это кабина пилота с рабочей аппаратурой. Второй отсек с тормозной установкой, которая обеспечивает посадку ко­рабля.

Самый большой предмет в кабине—кресло. В него вмон­тирована катапульта, схожая с теми, что имеются на реактив­ных самолетах. По команде кресло с человеком отделяется от корабля. Кроме катапульты, в кресло вмонтирована спаса­тельная лодка, запас провизии, рация для связи в случае вы­нужденной посадки на воду, запас медикаментов.

Наверное, все или почти все читатели видели в кино или по телевидению внутреннее оборудование корабля. Там мно­го сложной радиотехники, оптических устройств. За тем, что делается вне корабля, пилот наблюдает через иллюминато­ры. Стекла иллюминаторов — особенные, не уступающие по прочности металлу. Но, кроме того, нужна и защита от ярких, не таких, как на Земле, солнечных лучей. Поэтому иллюми­наторы снабжены шторками.

В кабине расположены аппараты и системы, обеспечиваю­щие нормальные условия жизни и работы космонавта: темпе­ратуру воздуха, влажность, содержание кислорода и так далее. Вы знаете, что никаких непредвиденных обстоятельств при посадке советских космонавтов не случалось. Все шестеро приземлились в заданном районе, и аварийный запас прови­зии никому не понадобился...

Мне кажется, нам очень повезло по сравнению с амери­канскими коллегами и в таком отношении: кабины на наших кораблях намного просторнее, чем на американских. Судя по тому, что рассказывали Гленн и его товарищи, у нас были и другие преимущества. Например, температура поддержива­лась в заданных нормах. А американские ученые, видно, не смогли окончательно преодолеть перегрев... И еще—старт. Не завидую тому пилоту-космонавту, который сидит на космо­дроме и узнает, что запуск откладывается из-за таких-то и та­ких-то неполадок. У нас этого не было. Необычайная точность расчетов сопровождала нас во всем от старта до посадки.

Безукоризненно работали все приборы. Об одном приборе я расскажу вам подробнее. Он похож на глобус, на такой же глобус, который есть в каждой школе. Во время полета этот глобус вращается. И в любую секунду мы могли точно опре­делять, над какой точкой Земли находится корабль. Управле­ние кораблем настолько совершенно, что оно вызывало у нас, космонавтов, откровенное чувство восторга учеными и кон­структорами.

Как вы знаете, в космос корабль выводится многоступен­чатой ракетой. Как только «Восток» достигает заданной высо­ты, он отделяется от ракеты-носителя и продолжает полет самостоятельно. Скорость — около восьми километров в се­кунду.

Советские ракеты не имеют себе равных по мощи, надеж­ности и точности работы. Ракета, которая вывела на орбиту Земли «Восток», имела общую мощность двигателей около 20 000 000 лошадиных сил.

СТО ВОСЕМЬ МИНУТ

Однажды я шагал по морозной, но уже охваченной предчувствием весны Москве.

Тысячи людей шли по улице Горького навстречу мне, обго­няли. И никто, конечно, не знал, что готовится грандиозное со­бытие, подобного которому еще не знала история. Я постоял у кремлевской стены, еще раз взглянул на Мавзолей Ленина, спустился к Москве-реке... В ту же ночь вылетел в Байконур.

Вместе со мной на космодром летел Герман Титов, еще не­сколько космонавтов, группа научных работников и врач. Мы сидели с Германом рядом. Опасения тех, кто предлагал не предупреждать нас о дне полета, чтобы мы не нервничали, не оправдались. И я, и Герман, который был готов в случае необ­ходимости занять место в кабине «Востока», чувствовали себя прекрасно.

Мы были готовы. Но долгожданное решение государствен­ной комиссии было объявлено только на космодроме: я назна­чался командиром «Восток-1», Герман Титов — моим дубле­ром.

До 11 апреля мы с Германом изучали график полета, от­рабатывали все элементы задания. Нужно было запомнить все операции, которые предстояло выполнить в полете. Помогали нам в этом и создатель космического корабля, и видные со­ветские ученые.

Привыкали мы и к «космической кухне» — сокам и паште­там, которые предстояло есть из особых туб.

День перед полетом был отведен для полного отдыха. В домике, где жили мы с Германом, звучала тихая музыка. О полете не разговаривали. Вспоминали детство, прочитанные книги, увиденные фильмы. Весело посмеивались друг над дру­гом, вспоминая всякие забавные случаи и происшествия. Кро­ме врача, который был с нами почти постоянно, заходили друзья по отряду, Главный Конструктор (С.П. Королев – длительное время его фамилия оставалась секретной – ред.)

Спать легли в девять вечера. Помнится, снов я не видел. В половине шестого утра разбудил врач. Встал и Герман, на­певая, как обычно; шутливую песенку. Последняя проверка. Все — в норме.

Мне помогли надеть скафандр. Тут же, кажется, я дал пер­вые в жизни автографы.

Потом мы с Германом сели в специальный автобус, в котором начинается уже космическая жизнь. Скафандр подклю­чается к приборам, подающим воздух.

У подножия ракеты — огромного, устремленного в небо сооружения — попрощался с провожающими и на лифте под­нялся к вершине ракеты. Заявление, которое я сделал за не­сколько минут перед этим, широко известно. Оно было напе­чатано в газетах, передано по радио. Тем не менее хочется вспомнить несколько фраз, сказанных на космодроме. Они ведь точно отражали мое душевное состояние перед полетом, мои чувства и мысли:

«Счастлив ли я, отправляясь в космический полет? Конечно, счастлив. Ведь во все времена и эпохи для людей было выс­шим счастьем участвовать в новых открытиях. Сейчас до старта остаются считанные минуты. Я говорю вам, дорогие друзья, до свиданья, как всегда говорят люди друг другу, от­правляясь в далекий путь. Как бы хотелось вас всех обнять, знакомых и незнакомых, далеких и близких!»

И вот я остался один, среди многочисленных приборов, освещенных искусственным светом. Лишь радио связывало меня с окружающим миром.

Конечно, я волновался — только робот не волновался бы в такие минуты и в такой обстановке. Но вместе с тем был уве­рен, что полет завершится успешно, что ничего такого, что не предвидели бы наши ученые и техники, не случится. Был уве­рен в совершенстве ракеты, скафандра, приборов, связи с Землей, качества пищи. Очевидно, и во мне были уверены. Все это, вместе взятое, и называлось «готовностью к космиче­скому полету».

О чем я думал, сидя в кресле космического корабля перед стартом? Уже была проверена техника связи. Слышалась му­зыка: друзья позаботились, чтобы я не чувствовал одиночества. Оставалось шестьдесят минут «свободного времени».

Еще не подсчитана скорость человеческой мысли, но какое расстояние может она преодолеть за час! Мне предстояло стать пионером, первым человеком, оторвавшимся от Земли, преодолевшим власть ее тяготения. Из всех человеческих дерзких мечтаний это, конечно, испокон веков считалось самым несбыточным, сказочным.

Двигатели ракеты были включены в 9 часов 07 минут. Сразу же начали расти перегрузки. Я буквально был вдавлен в кресло. Как только «Восток» пробил плотные слои атмосферы, увидел Землю. Корабль пролетал над широкой сибирской рекой. Отчетливо были видны островки на ней и освещенные солнцем лесистые берега.

Смотрел то в небо, то на Землю. Четко различались горные хребты, крупные озера. Видны были даже поля.

Самым красивым зрелищем был горизонт – окрашенная всеми цветами радуги полоса, разделяющая Землю в свете солнечных лучей от черного неба. Была заметна выпуклость, округлость Земли. Казалось, что вся она опоясана ореолом нежно-голубого цвета, который через бирюзовый, синий и фиолетовый переходит к иссиня-черному…

Невесомость, к которой я быстро привык, сыграла со мной злую шутку. После одной из записей в бортовой журнал я отпустил карандаш, и он свободно поплыл по кабине вместе с планшетом. Но, неожиданно развязался узелок шнурка, на котором был закреплен карандаш, и он нырнул куда-то под сиденье. С этого момента я его больше не видел. Дальнейшие свои наблюдения пришлось передавать по радио и записывать на магнитофон.

За исключением этого небольшого происшествия, ничего непредвиденного не произошло. Заранее разработанный график полета соблюдался точно. До самого спуска все шло примерно так, как мы рассчитывали на Земле.

В 10 часов 25 минут автоматически было включено тормозное устройство. Корабль вошел в плотные слои атмосферы. Сквозь шторки, прикрывавшие иллюминаторы, я видел багровый отсвет пламени, бушующего вокруг корабля. Невесомость исчезла, нарастающие перегрузки вновь прижали меня к креслу. Они увеличивались и были сильнее, чем при взлете.

В 10 часов 55 минут, через 108 минут после старта, «Восток» благополучно опустился на поле колхоза «Ленинский путь» у деревни Смеловки.

В ярко-оранжевом скафандре я, наверное, выглядел странно. Первые «земляне», женщина и девочка, боялись подойти ко мне поближе. Это были Анна Акимовна Тахтарова и ее внучка Рита.

Потом с полевого стана подбежали механизаторы, мы об­нялись, расцеловались. За те неполных два часа, которые я провел в космосе, радио донесло и сюда, и во все концы Зем­ли весть о запуске. Моя фамилия уже была известна тем, кто меня встретил.

«Восток» спустился в нескольких десятках метров от глу­бокого оврага, в котором шумели весенние воды. Корабль почернел, обгорел, но именно поэтому казался мне еще более красивым и родным, чем до полета.

Внучка лесника Рита Тахтарова сейчас уже ходит в школу. Я никогда не забуду, что она и ее бабушка были первыми людьми, встретившими меня после возвращения из космоса.

ЖДЕМ НОВЫХ СТАРТОВ!

Сейчас мне уже трудно так, как раньше, никем не заме­ченным и неузнанным, походить по вечерней Москве, прийти на Красную площадь. Популярность — вещь непоправимая. Приходится лишь думать: чему и кому ты ей обязан.

Один иностранный корреспондент спросил меня:

— Не устали ли вы, Гагарин, от той известности, которую
получило ваше имя после 12 апреля 1961 года? Теперь, навер­ное, вам обеспечен отдых до конца жизни...

— Отдыхать? — возразил я ему. — У нас все трудятся и больше всего самые известные люди. Герои Советского Союза и Герои Социалистического Труда, а их в стране тысячи, стараются работать как можно лучше, увлекая других своим личным примером.

 

Дел после первых полетов в космос у нашей шестерки не убавилось, а прибавилось. Все мы продолжаем учиться. Со­вершенствуем знания в области космических полетов. Мы не ушли из отряда космонавтов, а продолжаем ежедневно рабо­тать в классах и лабораториях, передавая опыт своей смене.

Чудесные ребята готовятся продолжать наше дело! Им бу­дет и легче, и сложнее, чем нам. Легче — потому что наша ше­стерка многое узнала и передаст им опыт. Труднее — потому что с каждым разом задания будут сложнее, аппаратура тоже.

Мои друзья, надеюсь, простят меня за то, что я открою наш общий секрет: ни один из нас, космонавтов, слетавших в космос, не отказался от мысли еще раз «взглянуть» на нашу голубую планету...